*
Очень правильное лето нынче творится. Жаркое солнце, сильные грозы, долгие дороги, душистые сумерки, хорошие книги, неожиданно много работы. Людей не так много, да и они, по большей части, свои и не напрягают. По вечерам, приходя домой, выливаю из босоножек теплый июльский дождь, выжимаю подол платья. Кениг обрушивает на своих жителей потоки воды с той же шкодливой радостью, с какой школьники кидаются водяными бомбочками, и это прекрасно.
*
Прошлонедельный Питер, напротив, был образцово сухим и ясным, всячески предъявлял свой парадный лик и рассказывал сказки, пахнущие нагретыми досками и пыльными пустырями. Все-таки там невероятно большая концентрация красивых людей: в метро, конечно, заоконными видами не полюбуешься, но зато можно без зазрения совести разглядывать соседей по вагону и восторженно попискивать про себя. В третий раз приезжаю в этот город, и он наконец-то меня принимает. Каменный гигант с шершавыми гранитными ладонями и татуировками-граффити во всю грудь.
*
В Казанском соборе, чуть в стороне от очереди верующих, желающих приложиться к иконе, стоит супружеская пара средних лет. Женщина долго и сосредоточенно рассматривает иконостас, а потом веско роняет, поджав губы:
— Веру бы не потерять.
— А?.. - откликается ее спутник, явно витая мыслями где-то в небесных высях. Она чуть заметно морщится и повторяет снова.
— Веру бы не потерять, говорю. Карточку-то Теле-2 не купили, позвонить ей не сможем, если что.
Они разворачиваются и степенно уходят искать Веру, которую нельзя терять. Я стою около колонны, забыв про то, что хотела сфотографировать, и слушаю, как Питер насмешливо дышит мне в ухо.
*
Над некрополями у Александро-Невской лавры цветут липы, сладкий запах ложится кружевным покрывалом на плечи плачущим ангелам, и в игре солнечных бликов начинает казаться, что они улыбаются. Среди надгробий с видом хозяйки гуляет маленькая трехцветная кошка с невозможно желтыми глазами; изредка она бросает неодобрительные взгляды в сторону старой и подранной вороны, сидящей на оградке, но дальше взглядов дело не идет: ворона слишком большая и слишком умудренная жизнью, чтобы снизойти до каких-то там усатых-хвостатых. Пожилая смотрительница в платочке прогоняет кошку и начинает медленно подбираться к вороне, вытянув перед собой кусок белой булки.
— Карууууууша, иди сюда, моя хорошая, уууумница моя…
Ворона, распушив перья, перелетает поближе. Кошка завистливо смотрит из-за соседнего куста: булка ее вряд ли интересует, но сам факт подношения вороньему богу вместо кошачьего заметно раздражает. Петр Ильич Чайковский, окруженный смеющимися ангелами, смотрит на все это с нежностью, греется на солнышке и дышит липами.



Еще немного летнего Питера